Ярослав Галан

Подробности

Категория: Донбасс- Русь и Украина

Опубликовано 15.09.2014 09:15

Ярослав Галан

Имя Ярослава Галана, западноукраинского журналиста, публициста и драматурга, практически не упоминается в современной Украине. Школьники не изучают его произведений, хотя курс украинской литературы забит малоизвестными авторами и их весьма посредственными произведениями. Книги Галана не переиздаются, улицы, носящие его имя, давно переименованы, а единственный памятник во Львове был снесён ещё в 1992-м.

Отчего такое отношение к человеку, который в своё время поднял украинское слово до вершин публицистики и реалистичной прозы? Про-блема в том, что до самого последнего времени на Украине в гуманитар-ной сфере господствовали концепции и идеи, против которых столь яростно выступал Ярослав Галан. Вот поэтому его фигуру столь активно пытались спрятать от населения Украины. Но сейчас, когда, возможно, хватка оранжево-коричневого зверя слегка ослабла, думаю, будет не лишним напомнить, кто такой Галан, о чём он писал и какие мысли высказывал. Тем более, за свои идеи и взгляды он заплатил самым дорогим, что есть у человека. Своей жизнью.

Итак, Ярослав Александрович Галан родился 27 июля 1902 года в семье мелкого служащего в местечке Дынив, что на реке Сан (теперь Польша). Учился сначала в местной школе, потом в Перемышле – в гимназии.

В своих произведениях писатель не раз с грустью и не без юмора возвращался к годам детства. Например, в последнем памфлете «Плюю на Папу» он вспомнил свой первый конфликт со служителями униатской церкви. Однажды греко-католический священник спросил его в школе: «Почему Святого отца (то есть Римского Папу) называем Пием?» На это был получен простодушный ответ: «Потому, что святой отец любит выпить». И тогда на теле парня униатский священник оставил несмываемые следы от розг. Со свойственным ему сарказмом Галан писал: «Господь не наделил меня смирением, и, видимо, поэтому, вернувшись домой, я уже с порога сказал матери: «Плюю на папу!»

Но вряд ли маленького Ярослава в семье за столь своенравное заявление сильно журили. Дело в том, что семья Галана принадлежала к «русофилам» – национальному движению в Галичине, стремившемуся сохранить свою древнюю, изначально русскую самоидентификацию, русский язык, возродить доуниатское православие и, самое главное, противостоять проектам австрийского правительства навязать жителям Червоной Руси новую этническую самоидентификацию, лояльную династии Габсбургов. Понятно, что в семье Галанов авторитет Римского Папы, одного из угнетателей русского народа Галичины, не сильно котировался.

Началась Первая мировая война. В биографии Ярослава произошло событие, которое сыграло чрезвычайно большую роль в его жизни и творчестве. За симпатии к русскому народу отец Ярослава попал в концлагерь для политических заключенных Талергоф, куда были депортированы десятки тысяч русофилов со всей Галичины, многие из которых так и не вернулись оттуда.

Осенью 1914-го года Перемышль был освобождён русскими войсками. Но в мае-июне 1915 года австрийцы развернули контрнаступление, возникла угроза оккупации города. Чтобы не подвергнуться новым репрессиям австро-венгерских властей, мать Галана вместе с детьми при содействии русской военной администрации эвакуировалась в Ростов-на-Дону. Здесь Ярослав учился в русской гимназии.

В 1918 году семья Галана возвращается в Перемышль. Ярослав после того, что увидел и пережил в России, резко и больно почувствовал удушливую атмосферу польского национализма, царившую в новосозданной Польше. В 1922 году Галан заканчивает Перемышльскую гимназию. Его всё больше захватывают литература, театр, музыка. В 1923 году он поступает в Венский университет на факультет славянской филологии. Здесь Ярослав сближается с рабочей молодёжью, становится членом рабочего общества «Единство».

Во время летних каникул 1924 года он уехал в страну Данте и Рафаэля. Это путешествие сыграло большую роль в развитии Галана. В Италии он не только увидел достопримечательности мировой культуры. Здесь он впервые столкнулся с фашизмом «в стадии его осуществления». Он наблюдал избиения левых активистов, аресты оппонентов режима, слышал националистическую риторику. Именно тогда Ярослав Галан решает для себя, что всю жизнь он посвятит борьбе с фашизмом и его идейным ответвлением – национализмом.

Единственной силой, системно боровшейся с этими идеологическими проявлениями в странах Европы, были только коммунисты. И именно это очень сильно повлияло на идейный выбор молодого писателя. Кроме того, была ещё одна причина перехода Галана на коммунистические позиции: в 20-е годы национальные движения в Галиции переживали серьёзный кризис, русофильство практически сошло на нет. Причиной этого был тот факт, что православная монархия Романовых (присоединиться к которой мечтали все убеждённые русофилы) перестала существовать, а на её месте образовался атеистический Советский Союз.

В СССР, в свою очередь, очень сильно переживали упущенные воз-можности, предложенные лордом Керзоном (переход под власть СССР всех этнических украинских земель), поэтому создавали просоветские организации на Западной Украине. А на территории УССР проводилась политика украинизации – не в последнюю очередь, чтобы завоевать симпатии галичан. В определенной мере, эта политика имела успех. Часть галичанской интеллигенции стала с надеждой посматривать на «советскую Украину», где активно развивали заимствованную у украинских националистов тему воссоединения украинских земель, но уже под советской эгидой. Поэтому Ярослав Галан, войдя в противоречие с семейной традицией, как коммунист также стал себя считать «украинцем». Правда, при этом сохраняя очень сильные русофильские настроения, что, чётко прослеживалось в его произведениях.

В конце 1924-го Галан приезжает в Перемышль, где сближается с местным коммунистическим подпольем. Впоследствии из-за материального затруднения (польская полиция арестовала отца Ярослава) он переводится в Ягеллонский университет в Кракове. Здесь он отдаётся общественной, научной и литературной работе, становится одним из организаторов украинского общества «Пролом». В университете Галан создаёт свою первую пьесу «Дон Кихот из Эттенгайма».

Галан был одним из организаторов группы украинских писателей «Горно». В комедии «99%» (1930 г.), впервые поставленной полулегальным львовским «Рабочим театром», Галан критиковал деятельность националистических партий. Тема осуждения национальной сегрегации поднимались в пьесах Галана «Груз» («Вантаж», 1930 г.) и «Ячейка» («Осередок», 1932 г.), призывающих к единству действий украинского, польского и еврейского пролетариата.

За свою политическую позицию писатель неоднократно подвергался преследованиям и тюремному заключению (в 1934 и 1937 годах). Ярослав Галан был одним из организаторов антифашистского конгресса деятелей культуры во Львове в 1936 году. Кроме того, он принял участие в крупнейшей политической манифестации 16 апреля 1936 года во Львове, расстрелянной польской полицией (всего было убито тридцать и ранено двести участников демонстрации). Памяти погибших товарищей Галан посвятил рассказ «Золотая арка».

После того, как в СССР в 1938 году Коммунистическая партия Польши и Коммунистическая партия Западной Украины (КПЗУ) были репрессированы как польские шпионские организации, жена Ярослава Галана Анна, которая училась на тот момент в Харькове, как член КПЗУ была арестована и расстреляна. Этот инцидент тем не менее никак не повлиял на мировосприятие Галана.

После присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР в сентябре 1939 Ярослав Галан печатался в западноукраинской советской прессе, писал очерки и рассказы об изменениях на воссоединённых западных областях УССР. В годы Великой Отечественной войны работал в редакциях фронтовых газет, а также на радио, в 1943 году издал сборник военных произведений «Фронт в эфире». В военные и послевоенные годы осуждал украинских националистов (бандеровцев, мельниковцев, бульбовцев) как пособников нацистских оккупантов. В 1946 году в качестве корреспондента газеты «Советская Украина» представлял советскую прессу на Нюрнбергском процессе по делу немецких военных преступников.

В Советской Украине можно было практически легально русофобствовать. Требовалось лишь из тактических соображений менять словосочетание «русский народ», например, словосочетанием «русский царизм» – и нести любую чушь про унижение, уничтожение и страдания украинского народа. Тем более, в поддержку таким высказываниям добавлялись мнения таких маститых русофобов, как Иван Франко, Иван Нечуй-Левицкий, Лариса Косач (Леся Украинка) и т.д. легализованных при советской власти как «украинские классики». Зато тема возникновения и развития украинского национального движения, перерождения его в украинский национализм для советского человека оставалась тайной за семью печатями. Нет, кое-где время от времени выходили брошюрки о зловредности украинского национализма, но там в основном упор делался на «антисоветскость» данного явления. Ни про галицких русофилов, ни про развитие украинского национализма в тесном сотрудничестве, например, с Австро-Венгерской империей в советской публицистике было днём с огнём не сыскать. Единственные крохи, которые на эту тему можно было найти, содержались именно в произведениях Галана, который по факту своего происхождения и проживания, как говорится, «был в теме».

Например, его публицистический рассказ «Хватит!», вышедший уже после трагической гибели писателя в газете «Советское Закарпатье» на русском языке, является своеобразным пересказом идей подкарпатских и галицких русофилов. Приведу ряд выдержек из этого рассказа: «Но надежда на освобождение с Востока не замирала в народной душе. Закарпатская беднота свято верила, что настанет время, и народы империи Романовых сбросят с себя ярмо, установят народную власть и под руководством великого русского брата, понесут свет свободы всем обездоленным. Однако ждать, сложа руки, пока это произойдет, нельзя было, ибо это грозило гибелью. И народ начинает организованную борьбу, против крайне обнаглевших угнетателей.

Эта борьба, выражалась, в единственно возможной на тот момент времени в закарпатских условиях форме – в форме организованного возвращения крестьян в лоно православной церкви. Таким образом, народ не только выступал против навязанной ему врагами религии, но и против самого режима врагов, составной частью аппарата которого, была униатская церковь. И не только это. Возвращение к православию было одновременно демонстрацией религиозного и национального единства с братьями над Днепром и проявлением несокрушимого стремления украинского народа Закарпатья в государственное объединение с родной семьей трех русских народов.

Это было народное движение. Идея борьбы, родилась в народных низах, и первыми и наиболее храбрыми в этой борьбе были представители сельской бедноты.

Началось движение почти одновременно и на Закарпатье, и за океаном, в больших скоплениях закарпатской крестьянской эмиграции. Его центром было село Иза, где в течение короткого времени вернулось к православию 90% жителей. Весть об этом испугала мадьярские власти и вызвала панику в униатских кругах. С амвонов посыпались угрозы, но безрезультатно. Количество православных в селах росла, движение постепенно охватывал всю территорию Закарпатской Украины. Крестьяне бойкотировали униатских священников, а за отсутствием православных священников сами крестили детей и сами хоронили покойников. Организовывались группы паломников, посещавших Почаевскую и Киево-Печерскую лавру, некоторые молодые крестьяне шли в Россию и там поступали в духовные семинарии. Для униатской консистории создалось серьезное положение. С помощью венгерской жандармерии, «мадяроны» (сторонники венгерской ориентации Подкорпатской Руси - прим. автора) в рясах переходят к контрнаступлению. В селе Иза появляется агент жандармерии, униатский священник-миссионер Андрей Азари и проводит расследование: рыщет по домам, выспрашивает, вынюхивает, шарит по чужим шкафам и сундукам и, наконец, находит изданную в Америке противоуниатскую брошюру «Где нужно искать правду». Он пишет донос в консисторию, после чего в Изу прибывает отряд жандармерии, который проводит массовые аресты. Скованных крестьян помещают в Сиготскую тюрьму.

Через некоторое время происходит 1-й мармарошский процесс. Подсудимых обвиняют в попытке оторвать Закарпатскую Украину от Венгрии и присоединить ее к России. Аргументы защиты отскакивают от судейских голов, как горох от стены. Обвиняемым объявляют приговор: изянские крестьяне получают по году тюрьмы, а некоторые и больше ...

Однако репрессии не помогли, было уже поздно: забитый и, казалось, крайне уже затравленный народ Закарпатья просыпался.»

В этом отрывке Ярослав Галан максимально «близко по тексту», разве что заменив словосочетание «Подкарпатская Русь» на «Закарпатскую Украину», рассказал знаковую для русофилов и современных политических русинов историю первого Мармарош-Сиготского процесса. Историю, про которую при советской власти не принято было вспоминать.

Не забывает Галан и героев русского народа Подкарпатской Руси. Рассказывая о втором Марморош-Сиготском процессе, Ярослав Александрович писал: «Крестьян арестовывают десятками и сотнями, их избивают, пытают и едва живых гонят в известную уже мармарошскую тюрьму. Два года спустя, на скамью обвиняемых сажают 94 человека (исключительно крестьян) – героев второго мармарошского процесса. Обвинительный акт вменяет подсудимым государственную измену, мятеж против государства и агитацию против венгерской нации и греко-католической (т.е. униатской) церкви.

Главным обвиняемым был православный священник Александр Кабалюк, который, узнав о массовых арестах своих прихожан, вернулся из эмиграции и добровольно сел на скамью подсудимых. Такой же крестьянин, как и его товарищи по тюрьме, он хотел делить с ними судьбу и скорби ...

Тяжёлый это был крест и кровавый. На суде оказалось, что не было издевательств, которым не подвергали заключённых во время двухлетнего «следствия». В результате пыток подсудимые Бабинец, Борканюк и Вакар сошли с ума...»

Алексей Кабалюк – это недавно прославленный УПЦ МП в лике святых Алексей Карпаторусский, также знаковая фигура как для русофилов, так и для современных политических русин. Ярослав Александрович, пусть и делая некоторые уступки в терминологии, всё-таки доносил до своих читателей основную канву событий того времени. Прекрасно понимая, что украинский национализм удачно мимикрировал под «советское украинство», просто притаился и ждёт своего часа, а вот наследие галицких русофилов могло и полностью забыться на восточнославянской территории. Вот Галан и делал все от него зависящее, чтобы не забылось.

Именно поэтому он и назвал один из своих последних очерков «То, чего нельзя забыть». Формально написанный к 800-летию Москвы, он звучит настоящим гимном русофильству, в котором Ярослав Александрович максимально сильно проходится как по украинскому национализму, так и по самой практике украинства, в том числе и просоветского, которое, воплощено для Галана в образе харьковского чекиста Николая Фителёва (псевдоним Мыкола Хвыльовый).

Вот что пишет в этом очерке Галан: «Началось с Михаила Грушевского, по профессии историка, по духу - врага истории. В его руках благородная муза Клио свелось «на нет» и была вынуждена служить грязным богам с берегов Шпрее и Дуная. Малодушие, с которым Грушевский относился к историческим документам, должно удивить лишь наивных. Эти наивные не знали, что для Грушевского все средства были хороши, если они вели к цели. А цель у Грушевского была одна: оторвать Украину от Москвы и присоединить её к Берлину, присоединить в переносном, а если надо будет, то и в буквальном смысле этого слова.

Ради этой цели делалось всё, что только можно было делать. Прежде всего, Грушевский меняет местонахождение: климат австрийского Львова больше способствовал его творческим планам. За сто шагов от усадьбы цисарьско-королевского наместника Грушевский садится за работу, и вот из-под его пера выходят всё новые и новые листы «Истории Украины», в которой чем дальше, тем меньше истории и всё больше фальсификации.

Общее происхождение украинского, русского и белорусского народов? Оно для Грушевского не существует. Ещё при Владимире Великом была Украина самостоятельная, ни от кого не зависимая, и баста. Читая рассказ этого темпераментного историка о древности, удивляешься, почему при Ярославе Мудром не было «Просвит» и почему летописец Нестор не ездил также за вдохновением в Вену...

Русские? Здесь уже историк превращается в демонолога. Москва в Грушевского – это демоническая сила финских болот, которая появляется на сцене только тогда, когда Украине нужно причинить какую-то очередную обиду. Грушевского ничуть не беспокоит то, что факты говорят другое: его ничуть не смущает то, что иначе, совсем иначе, думали о Москве наши предки – трудовой люд Украины.

Невыгодные факты этот «историк по заказу» обходит молчанием, а отсутствие выгодных, компенсирует догадками или обычными сплетнями.

Рассказывая о Богдане Хмельницком, этот «историк» превращается в беллетриста. Не имея каких-либо доказательств того, что Хмельницкий разочаровался в Переяславе, Грушевский не сдаётся и применяет метод, заимствованный у авторов исторических романов. Он пишет тогда не о делах Богдана, а о его ... мыслях, причём эти мысли оказываются тождественными с мыслями будущего председателя Центральной рады.

Желая показать нам, что Хмельницкий ненавидел Москву не менее Грушевского, автор «Истории Украины» ищет помощи у Выговского, который, дескать, рассказывал московским боярам о том, как якобы Хмельницкий на старшинской раде 1656 «воззвал, как сумасшедший и неистовый, что нет выхода, как отступить от Москвы и искать себе другой помощи». Повторив за Выговским эту сплетню, автор тут же отмечает, что Выговский сказал это боярам, «предотвращая их ласки себе на будущее», и, таким образом, описывает Выговского как интригана и подхалима. Но достаточно было, чтобы Выговский оказался человеком «западной ориентации», предал Москву и вместе с поляками пошел на неё войной, и Грушевский вдруг становится энтузиастом интригана и подхалима, величая его едва ли не национальным героем.

К большому горю Грушевского, украинский народ не разделял западной ориентации ни с Грушевским, ни с Выговским, ни с Мазепой, а наоборот, в русских он видел не демона, а родного брата. Доказательств того в истории Украины так много, что не упомянуть об этом Грушевский не мог. Хочешь, не хочешь, он вынужден признать, что под Германовкой «с Выговским было только наёмное войско и поляки», поскольку все украинцы покинули его и перешли к Юрию Хмельницкому. Беспомощен Грушевский и пред Полтавой. Но нужно это явление как-то объяснить, и Грушевский объясняет: народ был де тёмный, верил ложным слухам. Кроме того, этот народ, видите ли, очень не любил поляков и шведов.

А Грушевский любил, особенно шведов. Однако в практической жизни, из-за непригодности шведов он перелил эту любовь к немцам и, как председатель Центральной рады, пригласил их на Украину. Историк, апологет, панегирист Мазепы выступает в роли Мазепы № 2. Но судьба в лице немецкого лейтенантика избавляет Мазепу № 2 от второй Полтавы, и всё кончится старательным обыском карманов учёного-«западника».

Грушевский сходит с арены, но последователи его остаются. В Харькове чистосердечно ломает шапку перед Западом Николай Хвылевой, во Львове – Дмитрий Донцов. Оба они делают это с размахом, которому мог бы позавидовать Михаил Грушевский. Тот хоть иногда сохранял, по крайней мере, элементарные правила приличия. Хвылевой и Донцов в лакейском экстазе теряют всякую меру, всякое человеческое подобие. Фанатичная ненависть к красной, революционной Москве – вот весь идейный багаж этих возвеличивателей «западной культуры». Ненависть к Москве будила их ненависть к собственному украинскому народу, который свою судьбу, своё настоящее и будущее, связал с судьбой и будущим звездоносной северной столицы. <…>

Хвылевой предстает перед читательской массой в позе страстотерпца с терновым венком на голове и устами своего героя Карка спрашивает: «Неужели я лишний человек, что люблю безумно Украину?» Интересующимся он готов даже показать виновника своих страданий. Это, мол, «московская сила, большая, огромная, роковая». И тут же он предлагает панацею от своего горя: «Побег от психологической Москвы и ориентация на психологическую Европу».

Читатели разводят руками: на какую это психологическую Европу советует им ориентироваться Хвылевой? На Европу Маркса? Зачем же тогда бежать от марксистской революционной Москвы? Певец «голубой Савойи» (так Хвылевой называл Украину, – прим. автора) двусмысленно подмигивает и у «вальдшнепа» (имеется ввиду рассказ Хвылевого «Вальдшнепы», – прим. автора), подсовывает читателям ответ. Этот ответ они услышат из уст молодой последовательницы Муссолини и Донцова ... <…>

Идейный отец Хвылевого – Дмитрий Донцов – имел больше счастья, чем его харьковский воспитанник. Деятельность Донцова не только не вызвала возражений со стороны правительства Пилсудского, а наоборот, она шла по линии интересов и стремлений руководящие сил тогдашней Речи Посполитой. Донцов умел использовать благоприятную конъюнктуру. Прибрав к рукам львовский журнал «Литературно-научный вестник», он делает из него трибуну воинствующего национализма. То, что у Хвылевого звучало как намёк, в «Вестнике» гремит как иерихонские трубы. Здесь уже не найдёте завуалированных призывов типа «ориентации на психологическую Европу» и «бегства от психологической Москвы». Вместо «ориентации» на Европу Донцов провозглашает службу Европе, а «бегству от Москвы» он противопоставляет недвусмысленное наступление на Москву.

Надо сказать, что донцовской слабости к Западу было почти столько лет, сколько и слабости Грушевского. Донцов в 1914 году подвизался в «Союзе освобождения Украины» и показал себя очень оперативным исполнителем поручений немецкой разведки. В 1918 году он дослужился до того, что из рук генерала Эйхгорна получил ответственную должность у гетмана Скоропадского. Поняв все технические детали службы Западу, он – недобровольно, наконец, приехал во Львов и здесь посвятил свои силы «теории».

Прежде Донцов открывает «жадную душу фаустовской человека», которая, по его мнению, «могла родиться только в цивилизации, созданной историей Европы». Характерными чертами этого, созданного Донцовым, «человека Запада» является, по его словам, «полнота самоотречения и абстрактное, чисто спортивное наслаждение образом, дух экспансии и творческого задора». Нарисовав цветами радуги, портрет «человека Запада», Донцов берет чёрную краску и рисует ею... Москву.

Не рисует, а поносит. Русских он причисляет к «расе слабых, народу-плебею». Примерно такой же диагноз даёт Донцов и русской литературе. Чтобы, чего доброго, у Альфреда Розенберга не возникли сомнения относительно лояльности его львовского подголоска. Подголосок порочит не только Москву, не только русских, но и весь славянский мир, для которого этот ученик немецкого дьявола находит только одно определение – «беспозвоночные». Не щадит Донцов и Украину, её он насмешливо называет «Прованс», а народ её «бесхарактерным и безвольный рабом». <…>

Европеизированный Донцов придумывает более изысканные методы расправы с «взбунтовавшей чернью», чем мог их придумать недостаточно ещё европеизированный Грушевский. Донцов вызывает духов Торквемады, перед его восхищённым взором горят уже огни «святой инквизиции», он слышит уже железные шаги так тепло описанных им завоевателей – конкистадоров. Он с нетерпением ждёт, когда эти конкистадоры принесут на мечах народами России и Украины судьбу ацтеков. Для тех, кто уцелеет, он готов возобновить крепостничество и печатает в своём журнале статью, которая должна обосновать введение в предстоящей фашистской Украине «права первой ночи».

Наконец, день Донцова наступает. Западные конкистадоры во главе с Адольфом Гитлером идут войной на Восток. Идут, если верить Донцову, «для абстрактного, чисто спортивного наслаждения образом».

Но произошло то, чего возвеличиватели жадной души «фаустовского человека» и враги Москвы ну никак не ожидали. Миллионные армии западных конкистадоров потерпели позорное поражение, а обречённая Донцовым «раса слабых плебеев» разнесла в пух и прах империю, перед которой стала на коленях чуть не вся донцовской Европа ...

Празднуя 800-летие Москвы, мы не идеализируем её прошлого, но мы не забываем и о том, что в самые чёрные дни царского и боярского произвола никто ни в Москве, ни под Москвой не устраивал ведьминых процессов и что никому здесь и в голову не пришло делать из десятков тысяч ни в чём не повинных людей живые факелы во славу Иисуса. За 800 лет существования этой столицы не было в ней также ничего такого, что хотя бы слегка напоминало резню гугенотов ...

Также мы помним о том, что в этом городе люди умели ценить свободу и отдавать за неё жизнь. И 1612 и 1812 года никто не вычеркнет из страниц истории.

История, особенно история последних 30 лет, научила нас, в частности, что любовь к Москве – это любовь к Украине, а ненавидеть Москву – значит ненавидеть Украину. Дальний путь от Грушевского до бандеровских резунов, но – тот же. Грушевский и его Центральная рада опирались на штыки Вильгельма II, бандеры и мельники – на штыки Гитлера. Сегодня националистический сброд распарывает животы галицким детям во славу очередных своих хозяев с Запада. У них меняется лишь тактика, а методы остаются те же: методы предательства, провокации».

Понятно, что украинские националисты не могли простить подобные взгляды никому. Тем более, что вскоре появилось и идеологическое обоснование для уничтожения Галана: Римский Папа Пий XII отлучил от церкви Ярослава Александровича. Зачем это было сделано, не совсем понятно. Отлучают от церкви, как правило, человека, который находится в ереси, но при этом продолжает называть (или считать) себя членом церкви. И с помощью отлучения церковь как бы официально отгораживалась от такого человека. Но Галан никогда не считал себя чадом ни Греко- ни Римо-Католической церкви. Мало того, он всегда подчёркивал свой атеизм, правда, не без симпатий в сторону православия, что было вызвано скорее семейной русофильской традицией, чем искренним убеждением.

Зачем же тогда отлучение? А всё просто. По католическим представлениям, отлучённый от церкви человек становился вне закона. И нанесение отлучённому какого либо ущерба, в том числе и убийство, переставало считаться грехом. Не на это ли хотел спровоцировать Ватикан своих «верных чад», прятавшихся по схронам?

…Ярослав Александрович был убит 24 октября 1949 в своём рабочем кабинете в квартире на улице Гвардейской во Львове. Его убили украинские националисты Михаил Стахур и Иларий Лукашевич, связанные с ОУН. Убили подло, в спину, нанеся сзади одиннадцать ударов гуцульским топориком.

После смерти Галана его официально нарекут «классиком украинской литературы», но при этом будут с большой неохотой печатать его произведения. Особенно те, где проскальзывали неудобные для советской власти и «советского украинства» суждения о русинах, русофилах и подлинных источниках украинского национализма.